История еврейских захоронений и погребальных традиций уходит корнями в глубокую древность. Первые упоминания о них содержатся уже в Торе: в книге Бытия описывается, как Ицхак просит похоронить его в могиле отцов, устанавливается семидневный траур, а также рассказывается об установке первого надгробного памятника на могиле Рахили возле Бейт-Лехема (Вифлеем). Именно с этого момента берет начало традиция паломничества к местам захоронений.
Еврейские кладбища, известные на иврите как «бейт альмин» (дом вечности), «бейт хаим» (дом жизни) или «бейт кварот» (дом могил), всегда играли особую роль в жизни общины. Их организация строго регламентировалась Талмудом и Шулхан-арухом — авторитетным кодексом еврейского закона. Земля кладбища считалась святой, а все работы на ней допускалось проводить только вручную.
Особый интерес представляют надгробные памятники — мацевы, которые по традиции устанавливались примерно через 12 месяцев после захоронения. Они могли быть изготовлены как из природных материалов (камень, дерево), так и из металла, и чаще всего имели прямоугольную форму.
Согласно иудейским законам, прах усопших должен навсегда оставаться в месте первоначального захоронения. Исключения делались только для переноса останков в Эрец-Исраэль, в семейную могилу, при переносе с нееврейского кладбища или при угрозе осквернения либо природного разрушения могил.
В советский период судьба еврейских кладбищ сложилась особенно трагично. Формально, согласно декрету СНК РСФСР от 7 декабря 1918 года, наблюдение, охрана и благоустройство кладбищ были возложены на отделы коммунального хозяйства в городах и сельсоветы в сельских местностях. Однако в послевоенные годы поступающие в Совет по делам религиозных культов многочисленные жалобы и заявления свидетельствовали о крайне неблагополучном положении кладбищенского хозяйства.
География разрушений была обширной. В Ульяновской области все еврейские кладбища находились в исключительно запущенном состоянии, на них пасся скот. В Киеве старое еврейское кладбище использовалось для учебных занятий воинских подразделений, его каменная ограда была разобрана местным населением как строительный материал, а через территорию кладбища проложили дорогу.
По Тернопольской области в Черткове, Збараже, Теребовле, Тернополе, Кременце и в селе Белобожница кладбища заросли сорняками, памятники и надгробия были разрушены, каменные ограды разбирались населением, а деревянные уже были полностью разобраны. На этих территориях беспрепятственно пасся крупный рогатый скот, овцы и козы.
Особенно тревожной была ситуация с использованием кладбищенского имущества. В Умани из надгробных памятников были построены камнедробилка и складское помещение. В Саратове произошел показательный случай, когда местные власти попытались переместить памятник с могилы жертв еврейского погрома 1905 года на могилу народного артиста СССР Ивана Слонова, и только широкая огласка заставила вернуть памятник на прежнее место.
В некоторых городах еврейские кладбища подверглись особенно циничному использованию. В Черкассах еврейское кладбище превратили в место свалки мусора и устроили там кладбище для скота, при этом плохо захороненные трупы животных привлекали стаи собак. В Лубнах часть кладбища и вовсе распахали под огороды.
Отдельного внимания заслуживает ситуация с местами массовых захоронений жертв Холокоста. Территория Бабьего Яра в Киеве, где происходили массовые расстрелы, не охранялась и использовалась под песочный карьер. В результате осенних дождей размывались склоны, обнажая останки погибших. Более того, территория подвергалась раскопкам со стороны уголовных элементов, искавших ценности.
В некоторых случаях заботу о кладбищах брали на себя религиозные общины. Так, в уманьском Сухом Яру, где были расстреляны тысячи, братская могила была приведена в порядок исключительно по инициативе и на средства местной еврейской общины. Община также занималась вопросами установки памятника, составляла проект и смету, собирала средства и материалы, в то время как городской совет полностью самоустранился от решения этих вопросов.
Показательно, что советские власти зачастую начинали проявлять интерес к проблемам разрушенных кладбищ не из соображений сохранения культурного наследия или уважения к памяти умерших, а из опасений усиления влияния синагоги на советских граждан. Эта циничная позиция ярко проявилась в справке юрисконсульта Совета по делам религиозных культов при Совете Министров СССР Пошехонова. С явным неодобрением он описывал случаи, когда еврейские общины брали на себя заботу о кладбищах: в Лубнах еврейское кладбище со всеми постройками было передано в распоряжение «некоему гражданину Гринбергу», в Иркутске община выделила Броннера и Хаскина, которые «монопольно совершали на кладбище все религиозные обряды», а Востряковским кладбищем в Москве управляла контора хоральной Московской синагоги.
В своем стремлении найти недостатки в деятельности религиозных организаций Пошехонов указывал, что передача кладбищ в их ведение якобы приводила к новым проблемам: общины устанавливали завышенные цены за захоронения и требовали «добровольные даяния». При этом полностью игнорировался тот факт, что именно бездействие государственных органов вынуждало общины брать на себя заботу о кладбищах и нести связанные с этим расходы. Такой подход наглядно демонстрирует лицемерие властей: сначала допустить разрушение кладбищ, затем критиковать тех, кто пытался их сохранить.
Фреди Ротман